В очерке «Недосказанная биография», посвященном жизнеописанию вышневолочаевского помещика Семена Павловича Юренева, мы поведали читателю о разнобое трактовок, касающихся портрета некоего А. П. Филисова (предположительно – близкого родственника Юренева), хранящегося в музее-панораме «Бородинская битва» (Москва).
Напомним: споры идут о том, кто именно изображен на портрете - либо ярославский дворянин отставной капитан Александр Прокофьевич Филисов, либо тверской дворянин отставной майор Александр Петрович Филисов.
Не очень понятно, чьей кисти принадлежит портрет – не то Кипренского, не то Тропинина, а некоторые придерживаются точки зрения, что это и вовсе неизвестный художник.
В ходе выяснения обстоятельств, породивших означенный разнобой мнений, мы натолкнулись в Интернете на сайте «Московского журнала» на статью А. В. Кибовского с довольно резкими отзывами о работах исследователя творчества художника Ореста Кипренского, сотрудника Государственного Литературного музея Евгения Перкина. В статье утверждалось, что Перкин вообще не знает о местонахождении портрета А. П. Филисова, что крайне нас удивило. Впрочем, как уже было сказано, трудно понять, о каком конкретно Филисове идет речь, и о портрете какого именно художника. Возможно, отсюда – и предполагаемое «незнание» Перкина. Ведь, по большому счету, никто из исследователей не может сказать со стопроцентной уверенностью, что за портрет находится в экспозиции музея-панорамы «Бородинская битва». Все мы в какой-то мере чего-то «не знаем». Да и вообще бытует старое как мир «дерзкое», на наш взгляд весьма верное, утверждение: совершенно точно мог бы атрибутировать портрет лишь художник, его написавший, и персонаж, изображенный на портрете...
Спор о методах
Статья А. В. Кибовского, однако, заинтересовала нас прежде всего тем, что автор ее роль интуиции в исследовательском поиске решительно отвергает, а гипотезы и версии, как метод построения концепций, игнорирует, не считая его «серьезным». Особенное неприятие А. В. Кибовского вызвали такие строки Перкина: «Я уверен, что предсказывать можно не только будущее, но и прошедшее, хорошо забытое, не оставившее свидетельств. Атрибуция, в моем понимании, и есть такое пророчество о прошедшем. Ничуть не отказываясь от историко-предметного метода определения «неизвестных» по мундиру, наградам и прочим внешним атрибутам, я исхожу из другого, «сердечного» знания эпохи, которое так сродни портретам О. Кипренского. Свое знание я бы назвал провиденциальным, а метод – философским термином «existentia» - существование».
На наш взгляд, все понятно: в силу разных причин мы много чего не знаем, порой традиционные «научные» методы бессильны, и приходится прибегать к версиям. На великом множестве картин неизвестных художников изображены неизвестные нам лица. Когда с такими портретами обращаешься за атрибуцией в наши государственные музеи, то, как правило, не получаешь практически никаких сведений: музейные работники не в состоянии ни подтвердить авторства художника (подобные подтверждения, даже если на картине наличествует подпись, происходят крайне редко!), ни выдвинуть встречную гипотезу об авторстве картины, ни определить, кто именно изображен на портрете. Похоже, эксперты очень боятся выдвигать какие-либо предположения. И поэтому их атрибуции представляют собой, в основном, куцые бумажки с десятью строчками: указаны в них лишь размеры полотна, скороговоркой перечислены методы исследования (но развернутых результатов оного не представляется, так что приходится принимать все на веру!), и весьма приблизительно, с точностью до полутора десятков лет, а то и больше, - время написания картины.
Искусствоведческий казус
Вот, допустим, досталась Вам от бабушки по наследству картина с подписью Поленова. Приносите ее в Третьяковку – а там авторство не подтверждают. Вы просите уточнить: а кто же в таком случае писал картину, если не Поленов? И, как правило, получаете ответ: мы не знаем. В атрибуции проставляется запись – «неизвестный художник второй половины 19 века». Из нее вы не узнаете ничего, вы не найдете там даже перечисления полотен Поленова, которые были взяты для визуального и иного сравнивания с картиной вашей бабушки.
Это не атрибуции, а досадный искусствоведческий казус. Владелец любого антикварного магазина подобные экспертизы Вам может продемонстрировать в несметном количестве. Однако если в музеях не в состоянии определить авторства, значит, должны, как минимум, хотя бы дать слабую наметку: школа такая-то, последователь такого-то художника, - по примеру экспертиз на аукционах «Кристи» или «Сотби», на которых «неавторизованные» картины если и попадаются, то в крайне незначительном количестве. Однако с такими «развернутыми» экспертизами мы встречаемся в Москве крайне редко.
Причины
Конечно, совсем несправедливо во всем винить экспертов. В конце концов, отнюдь не только они виноваты, что в музейных и частных собраниях такое количество картин не поддается сколько-нибудь профессиональной атрибуции. Когда в 1918 году грабили имения и растаскивали картины, когда портреты экспроприировались для «нужд пролетарского государства», у владельцев не всегда спрашивали, кто на портретах изображен и кто писал таковые. С конфискатами периода войны с Германией – ситуация сходная: когда полковники да генералы тащили из Дрездена награбленные ценности вагонами, историей конфискованных вещей не интересовались. А сегодня эти вещи всплывают в антикварных магазинах тут и там, не говоря уж о том, что значительная их часть попала на хранение в музеи.
Многие картины «теряли» авторство еще до революции. Упомянутый выше портрет А. П. Филисова экспонировался в 1912 году на выставке, посвященной наполеоновской войне. В каталоге этой выставки сведений о художнике нет. Прошло всего лишь лет 80-90 с момента написания картины – и вот имя художника забыто, причем катаклизмы революций и гражданской войны не имели к этому никакого отношения.
Е. Н. Перкин в своей книжке «Неизвестные на портретах Кипренского» вполне справедливо указывает на еще одну причину, по которой картины «теряли» имя. «Среди сотен полотен и рисунков Кипренского немало таких, которые в искусствоведении числятся как портреты «неизвестных». При этом нарисованы далеко не всегда случайные прохожие или малоинтересные личности. Как же случилось, что большинство изображенных Кипренским современников ныне безымянные «неизвестные»? Какая-то загадка таится в том, что солидные чиновники и генералы, светские красавицы вошли в историю живописи как «неизвестные». Этому можно дать определенное истолкование. Первоклассный мастер работал по частным заказам. Как правило, в нижнем углу портрета он ставил год его исполнения и свою монограмму. Семейные портреты предназначались для дома и в кругу семьи было всем хорошо известно, кто на них изображен. Шли годы, сменялись поколения, часто картины и рисунки попадали в другие руки, в том числе в государственные собрания, но так как художник на них не написал названий, продавались они уже как портреты «неизвестных». К тому же родственникам не всегда было удобно продавать семейные реликвии, и они не сообщали, кого же писал Кипренский. Так терялась нить, происхождение многих полотен становилось загадочным и легендарным».
«Фантазеры от науки»
Итак, «неизвестных» портретов слишком много. Перкин прав – достаточно пройтись по антикварным магазинам, чтобы убедиться въяве: 90 процентов, а то и больше, всех портретов – либо неизвестная кисть, либо неизвестно чье изображение. Мы имеем дело не с отдельными случаями, а с явлением. И если обращения за экспертизами в государственные музеи результатов не приносят, то, стало быть, дело именно в методике, которой придерживаются большинство экспертов. И, значит, нужно что-то менять в означенных методиках. Нужно смелее выдвигать версии и методично отрабатывать каждую из них.
Однако именно слова «версия», как уже было не раз нами подмечено, более всего боятся в наших ученых кругах. Версии и гипотезы, неизменные атрибуты любого поиска, приравниваются почему-то к «фантазиям» и «непрофессионализму». Тот же А. В. Кибовский, предваряя свою статью о Перкине, сетует на «непрофессионализм отдельных авторов» и на то, что «фантазеры от науки морочат голову все большему числу неискушенных граждан».
Будем справедливы: если автор добросовестно указывает на предположительность вывода, и честно оговаривает его гипотетичность, тщательно подбирая аргументы (пусть даже не вовсе порою убедительные) – то перед нами именно научная гипотеза, а не «фантазия». Гипотеза, с которой надлежит методично работать, тщательно отбирая доводы «за» и «против». Вопрос очень серьезен, речь идет о пересмотре привычных подходов к атрибутированию полотен, об очень громких именах, и мы бы не стали все сводить к эмоциям, а тем более призывать исследователей «поставить на место» музейного работника Перкина, как это сделано в статье «Предсказатель прошедшего». «Казалось бы, - пишет А. В. Кибовский, - с этим человеком (с Перкиным то есть, - авт.) все ясно; и сегодня при упоминании имени Е. Н. Перкина искусствоведы, музейные работники и историки, которым автор щедро презентовал свою книгу, только посмеиваются. Но в ответ на предложения одернуть «пророка о прошедшем» отговариваются занятостью, несерьезностью темы и так далее…».
«Одернуть пророка»
Представим себе ситуацию: в чьей-то коллекции находится портрет Кипренского. Изображен на нем неизвестно кто. Музеи бессильны что-либо сделать. Когда обращаешься за помощью, там заявляют: иконографией не занимаемся!
А кто – занимается?
Попробуйте принести на атрибуцию портрет неизвестного в любой столичный музей, и вы убедитесь, что ответ будет один и тот же.
Боже упаси, мы ни в коем случае не хотим подвергнуть сомнению уровень профессионализма наших прославленных музейных кадров, которые, как известно, лучшие в мире. Мы просто интересуемся: кто нам сможет помочь, если в музеях везде – от ворот поворот? Если все прочие методы атрибутирования оказываются бессильными подтвердить, кто изображен на портрете, остается одно – искать черты фамильного сходства. С этой работой справится не всякий – ведь надо держать в голове тысячи зрительных образов, и обладать искусством сопоставлять их, нужно обладать интуицией. И, конечно, это неблагодарный труд, потому что всегда найдется кто-нибудь, кто скажет: не надо фантазировать, - и, возможно, будет прав, потому что, в самом деле – мало ли на свете похожих людей? А если учесть, что с возрастом черты лица зачастую очень сильно меняются – то уж и подавно…
Методы, основанные на выявлении фамильных черт, крайне несовершенны. Сколько угодно случаев, когда, чтобы подтвердить иконографию, искусствоведы обращались к криминалистам, чтобы те сравнили по особым совпадениям точек на лице изображения одних и тех же лиц, написанных разными художниками, и ответ был отрицательным: совпадений не выявлено! Потому что каждый художник привносит в портрет что-то свое, меняющее восприятие картины, и отличающее его от фотографически точной копии. И тогда остается только одно – интуиция, некое чувство, что ты уже где-то встречал этот образ, видел это лицо. Так рождаются – не фантазии, нет! – версии, нуждающиеся в детальной перепроверке.
О роли гипотез
Искусствоведение, как известно, к точным наукам не относится. Это не математика. Атрибутирование любого полотна – это достаточно зыбкая материя. По большому счету, как уже было сказано, со стопроцентной уверенностью сказать, кто именно изображен на портрете, могут только два человека – художник и сам портретируемый. Все остальное – сведения вторичные, нуждающиеся в доказательствах, причем может пройти не один десяток лет, прежде, чем истина будет доказана неопровержимо, если только – будет…
То же самое – в литературоведении. Мы часто в своих статьях о Достоевском приводили такой пример. Большинство романов Достоевского – донельзя автобиографичны, почти каждый герой имел реального прототипа, причем иногда не одного, а двух или даже трех. За давностью лет можно строить только предположения, выдвигая ту или иную убедительную, или не вовсе, гипотезу, кто же мог на самом деле являться прототипом известных персонажей. Возникают споры, полемики, и никого это не смущает. Идет такой же сложный процесс идентификации личностей, служивших прототипами в романах, как и в случае с Перкиным, который пытается разгадать, кто изображен на портретах Кипренского. Попутно заметим, что Перкин работает в государственном литературном музее в отделе 19-го века, очевидно, не случайно. В литературоведении роль гипотез уже давно по достоинству оценена, а вот в современном искусствоведении версии и гипотезы вызывают у специалистов не вовсе понятное отторжение.
Неточная «точность»
К слову сказать, мы не раз замечали, что так называемые «апологеты точности в науке», полностью игнорируя гипотезу как метод построения концепций, не раз попадали в расставленную самим себе ловушку. Вместо того, чтобы деликатно и осторожно подать вывод, дипломатично оговаривая его предположительность, они, убоявшись слова «гипотеза», порою весьма безапелляционно судят о спорных и весьма неочевидных материях.
Приведем пример. В 1996 году вышел в свет первый том «Исторической Энциклопедии Кузбасса», подготовленный местными историками. В предисловии редактор Энциклопедии, академик местного университета, написал, что история дореволюционного Кузбасса «определяется классовой борьбой», что вызвало наши справедливые нарекания: стародавние марксистские штампы вызывают лишь раздражение. Но удивило нас другое. Ну что стоило известному академику, скажем, выразиться более дипломатично: «по одной из версий, дореволюционная история определяется классовой борьбой». К такой формулировке не придерешься, и хоть скрытое раздражение она бы все равно вызывала, но с формой не поспоришь, потому что фраза содержала бы указания на гипотетичность вывода. Но слова «версия», похоже, в наших ученых кругах очень сторонятся, и в результате уважаемые академики, чрезмерно увлекающиеся конкретизацией всего и вся, получают заслуженные бумеранги в публицистических очерках.
Нечто похожее мы встречаем в статье А. В. Кибовского. Возможно, в отдельных местах Перкин неправ. Но он и не настаивал на стопроцентной правоте, честно оговаривая, что речь идет лишь о версиях. Да, они не всегда подкреплены достаточно вескими аргументами. Но ведь если бы они сыскались, подобные аргументы, версий бы не было – а было твердое знание. А чтобы достичь его, этого знания, нужно перебрать немало гипотез. Заметим, что гипотезы в исследовательской среде в затронутых в ходе полемики вопросах были озвучены задолго до Перкина. Мы уже писали о портрете Филисова. По поводу одного и того же портрета выдвинуты две гипотезы касательно личности портретируемого, и три – по поводу имени художника. Итого, значит, пять гипотез. Отражены они в солидных источниках – как правило, без всяких ссылок на предположительный характер выводов. О такой предположительности и о том, что нет ничего плохого в версиях, открыто заговорил Перкин. И сразу же был «осужден». Но почему только он?
В плане абсурда - давайте обвиним в «фантазиях» всех исследователей, каким-либо боком коснувшихся, скажем, в своих статьях портрета Филисова – ведь они тоже придерживались какого-то своего мнения, которое нельзя со стопроцентной уверенностью назвать точным. Давайте обвиним в «фантазиях» руководство музея «Бородинская битва» (ведь там до сих пор под портретом Филисова висит табличка: «Художник Тропинин»!), давайте обвиним в «фантазиях» солиднейшего эксперта в области атрибутирования картин Л.В.Гельенек из научно-реставрационного центра имени академика Грабаря (ведь она написала в экспертном заключении, что портрет принадлежит кисти неизвестного художника!), давайте обвиним актрису Елену Георгиевну Дулову – ведь в ее воспоминаниях, хранящихся в Российской Государственной Библиотеке, тоже пишется о портрете Филисова с определенных позиций; и, наконец, почему бы в «фантазиях» не обвинить самого А. В. Кибовского – уже потому, что он тоже занимает какие-то позиции в полемике, и их, ввиду неясности самого предмета спора, тоже нельзя назвать абсолютно достоверным знанием.
Все мы имеем дело с версиями, однако одни исследователи честно об этом заявляют, а другие предпочитают скрывать заведомую предположительность выводов за очень категоричными формулировками.
Портрет Коновницына
Вот пример. В упомянутой статье А. В. Кибовского читаем: «Грустит Е. Н. Перкин и об утраченном «портрете П. П. Коновницына кисти Кипренского», опубликованном в 1905 году. Работа действительно замечательная, но к творчеству Кипренского отношения не имеет, поскольку была выполнена в 1819 году А. Г. Варнеком. Сегодня копия этого полотна, сделанная с оригинала П. А. Олениным в 1836 году, тоже находится в экспозиции Музея-панорамы «Бородинская битва»…».
Однако в известном пятитомном издании русских портретов (1905г.) портрет Коновницына действительно помечен как принадлежащий кисти Кипренского. Стало быть, на авторстве Кипренского настаивает не только Перкин, но и солиднейшее справочное пособие, одно из лучших в своем роде, изданное до революции. К тому же нельзя не удивиться: А. В. Кибовский ведь не указывает местонахождение этого портрета, написанного Кипренским, а говорит лишь о копии. Возможно, от нас ускользнули какие-то дополнительные аргументы А. В. Кибовского, которые он имел ввиду, но не привел в полемическом материале против Перкина. Вывод: в пользу точки зрения Е. Н. Перкина говорит немало доводов.
Возможно, дело в том, что А. В. Кибовский, как и все мы, интересующиеся упомянутыми в означенных статьях портретами, руководствуется преимущественно версиями – они в разной степени подтверждены документально, однако, в большинстве своем, не могут считаться непогрешимым и окончательным знанием.
«Откровенная халтура получает статус…»
Вот взять хотя бы портрет Филисова. Кибовский настаивает, что на нем изображен Александр Порфирьевич Филисов, но есть и другие точки зрения. Значит, автор полемического материала руководствуется не совершенно достоверным знанием, а гипотезой. Но никому и в голову не придет называть эту гипотезу «халтурой» только потому, что существуют гипотезы иной направленности! Нам кажется, чрезмерные эмоции тут только вредят.
Перед нами же – не просто эмоции, а как бы призывы к искусствоведам дать Перкину бой. О гипотезах Перкина сказано: «Благодаря же псевдоделикатности и апатии иных искусствоведов эта откровенная халтура получает статус едва ли не истины в последней инстанции».
Хотим напомнить: нередко спорная версия получает статус истины в последней инстанции через десятилетия, а, порой, вовсе в ином веке…
Допустим такую ситуацию. По какому-нибудь спорному вопросу существует несколько гипотез. И вот сторонники одной гипотезы начинают обвинять своих оппонентов в «халтуре», «несуразности» и призывать перестать «деликатничать». Как нам поступить в этом случае? Ведь мы касаемся вопросов почти двухсотлетней давности, и очень часто, при разнобое трактовок, не можем наверняка утверждать, что идем в поиске верным путем. Нам кажется, что здесь как раз нужна сверхделикатность, сверхосторожность, исключительная уважительность к мнению оппонента. Более того, долг исследователя велит прежде всего перебрать все аргументы в пользу мнения оппонента, и уже потом контраргументировать его концепцию в целом.
Опять неизвестный
В нашей коллекции долго бытовал портрет неизвестного, датированный, с подписью Кипренского. Не сохранилось ни одного свидетельства, которое помогло бы нам определить, кто именно изображен на портрете. Выдвигались самые разные версии. Чтобы исследовать иконографию портрета, нужно знать визуально и «чувствовать» фамильные черты представителей основных родов российских, иметь в памяти многие портреты кисти Кипренского и его современников.
Искушенному антиквару нет нужды объяснять, что ни один музей страны не взялся бы за заведомо неблагодарное занятие по сравниванию картины с десятками иных, писанных в первой половине 19 века. И к кому в таком случае обращаться нам, рядовым собирателям и коллекционерам, за помощью? Единственный, кто, исходя из знания биографии Кипренского и его портретов, отважился выдвинуть хотя бы наметки для дальнейшего поиска, был Перкин. Визуальный осмотр фотоснимка привел к появлению нескольких рабочих гипотез. Невдолге от Перкина пришло письмо. «Вероятнее, - пишет Перкин о портрете, - он написан уже после Твери в 1812-13 (?) гг. Подлинного Кипренского всегда отличает неожиданность ракурса и глубина взгляда портретируемого. Я думаю, что это может быть брат П. И. Багратиона Роман Иванович, близкий ко двору великой княгини Екатерины Павловны. Если это конногвардеец, то это может быть, конечно, кто-то из грузинской диаспоры – Александр Герсеванов – один из родственников Б. Е. Герсеванова, чьи награды были скромнее, он был майором. Есть еще третья фигура, А. М. Яшвиль, близкий к Аракчееву человек, портрет которого писал Дж. Доу для Галереи Зимнего Дворца. Однако я склоняюсь к двум первым вариантам…». В качестве рабочей гипотезы, считает Е. Н. Перкин, можно было бы выдвинуть также фигуру Петра Сергеевича Трубецкого, отца декабриста.
Само обилие гипотез не должно никого смущать. Они для того и выдвигаются, чтобы часть из них полностью контраргументировать, в этом Е. Н. Перкин стопроцентно прав. Не выдвигать гипотезы нельзя, потому что с чего-то ведь надо начинать поиск, коли уж история не сохранила имени портретируемого, а музейные кадры наши чаще всего расписываются не столь в полном своем бессилии, сколь в чрезмерной осторожности: не попасть бы в казус…
А есть картины, которым и вовсе не повезло: нет ни имени художника, ни имени «персонажа». Чтобы не быть голословным, приведем здесь фотоснимок с одного такого портрета, написанного в начале 19 века. Кисть мягкая, профессиональная. Рука портретируемого, выписанная безупречно, держит книгу - намек на литературную искушенность и, стало быть, достаточную известность в литературных кругах. Но кто именно изображен на портрете и кем он написан? Мы с удовольствием выслушаем любые гипотезы, в том числе и от уважаемого А. В. Кибовского. Нам кажется, у любого знатока той эпохи неизбежно должны возникнуть какие-либо ассоциации, которые могли бы нам помочь. Хотя мы вовсе не уверены, что хоть одна гипотеза будет полностью подтверждена. Так что остается пока лишь, как ни странно, «предсказывать прошедшее», уповая притом, что предсказания когда-нибудь сбудутся…
Вячеслав ТОГУЛЕВ,
Август 2003г.
|
