|
Газеты уже сообщали, что недавно супруга известного кузнецкстроевского инженера 30-х годов, ак адемика Ивана Павловича Бардина, проживающая в Москве, выразила готовность передать государству его личный архив. Невдолге из Кузбасса последовало обращение к московскому мэру, чтобы тот посодействовал превращению квартиры Бардина в мемориальный музей, что подвигло и нас взяться за перо, ибо судьбы Бардина в своих книгах мы касались не раз. Еще бы: Бардин - это не только великий изобретатель, обласканныей при Сталине (получил звание академика еще в 30-е годы), но и приметный общественный деятель, усердный разоблачитель врагов народа, видный теоретик борьбы с мифическим "вредительством" среди интеллигенции, сам чуть не пострадавший от наветов. В его судьбе - как в капле воды отражается океан - парадоксы эпохи: обязанный своим культом Сталину, он, тем не менее, так и не стал коммунистом, а в период кратковременной оттепели способствовал реабилитации тех своих соратников, которым 1937-й год пережить не удалось. Возможно, кровь тех, коих иногда приходилось вынужденно, но пылко, со знанием дела, травить Бардину - отнюдь не укор в его адрес. Поколение восторженных энтузиастов следовало в фарватере времени не только по призванию, но и поневоле, было слепо, так что многие позже раскаивались. Тот же Бардин, например, уже после войны в Москве вел себя прилично и не давал разгореться антисемитскому пожару в возглавляемом им институте... "Издевается над партией и над всеми рабочими..." Попытки записать Бардина в классовые враги и во вредители были налицо уже в 1931 г., а то и раньше, то есть в самом начале "кузнецкстроевской" эпопеи. И на протяжении всего периода 30-х он сидел, что называется, на пороховой бочке. Причем травили его не только в нашей захолустной провинции, но и - в верхах. 22 марта 1931 г. "Комсомольская правда" под совершенно нейтральным заголовком "Овладеть производственными процессами" опубликовала пасквиль с атакой на "чуждых людей", примазавшихся к Кузнецкстрою. Среди таковых поминается и главный инженер стройки Бардин. Повод для травли автор пасквиля Туров сформулировал недостаточно внятно. Дескать, Бардин на каком-то загадочном совещании защищал таинственную "практику двойных заданий". Вряд ли кто-нибудь из тогдашних (да и сегодняшних) читателей понял, о чем, собственно, шла речь: обвинения были уж слишком туманными, зато многих, наверное, впечатлил главный вывод Турова: "Этот спец(т.е. Бардин) открыто издевается над партией, над всеми рабочими строительства". Беспартийный Бардин издевается над партией и всеми рабочими"? Ату его! Однако в чем же конкретно проявлялись злонамеренные помыслы Бардина? Туров объясняет: Бардин приказал отсрочить пуск шамотодинасового цеха на один месяц, что адекватно потерям будущего, но уже тщательно Туровым подсчитанного количества чугуна. Туров открыто называет Бардина вором и вредителем: "А ведь отсрочить пуск шамотового цеха на месяц,... это - украсть у страны 50-60 тысяч тонн чугуна. Приказ был отменен. Но вокруг вредительской вылазки не было заострено внимание всей организации". Нахрапистая статья Московский борзописец, конечно, не мог опаскудить столь заметную на строительных горизонтах величину, как Бардин, без санкции свыше. А в том, что санкция была - кто бы сомневался. Ведь за день до появления статьи Турова вышла другая - некий Бахтамов в центральной партийной газете "Правда" неистовствовал по поводу "оппортунизма" и отсутствия бдительности у руководства Кузнецкстроя. Называлась фамилия начальника строительства Франкфурта. Таким образом, церберы от журналистики поделили сферы влияния: газета "Правда" занялась избиением Франкфурта, а ее младшая "комсомольская подруга" избрала объектом критики Бардина. Дирижер же сидел в Кремле. Это от него зависело: сегодня - попугать "вредительством" и "оппортунизмом", завтра - приголубить, а послезавтра - расстрелять. Франкфурта расстреляют, Бардину - повезет... Однако, как уже сказано, в 1931 году Бардина в солидной московской газете называют вредителем. В свою очередь Бардин тоже усваивает "вредительскую" лексику и играет опасными политическим ярлыками на партийных форумах. Да-да, партийных! Ибо, не будучи коммунистом, он, тем не менее, не только посещает пленумы и конференции, но и выступает на них с речами. На четвертой партконференции Кузнецкстроя 10-15 июля 1931 г. он рассказывает собравшимся именно о вредительстве и даже предлагает некую градацию вредительских актов, "по-научному" разделяя их на виды и подвиды: "Среди группы интеллигенции, - просвещает он коммунистов, - среди группы инженеров, техников и прочих были такие вредительские организации, которые вели работу. Ну, те органы, которым надлежит с этим бороться и те граждане, которые эти дела предупреждают, они сделали одну маленькую работу - обнаружили вредителей, которые не могут ничего другого делать. Борьба с ними - вторая задача. И, кроме того, есть такие вредители, которые, может быть, противодействуют в каждом отдельном случае, в каждом стандарте, который проводится... Борьба с такими вредителями является одним из методов борьбы с таким вредительством". Ахинея Какая, однако, тавтология: как это следует понимать - "борьба с вредителями является одним из методов борьбы с вредительством"? Неужели будущий академик так удивительно невежественен? Может быть, "огрехи" протоколиста? Но ведь партконференция стенографировалась, и ни одно слово докладчиков не могло быть упущено. Да и все прочие выступления не производят в стенограмме эффект такого ужасающего косноязычия. Или для "народных академиков" главное - не культура речи, а суть сказанного? Ведь смысл до нас хоть с трудом, но - доходит. Куда как понятно: Бардин призывает к борьбе с вредителями, и именно потому его речь завершается дружными аплодисментами. Но это сегодня, десятилетия спустя, нам становится неловко и стыдно за тех, кому еще так недавно ставили памятники. В сталинские же поры стыдились только расстрелянных и отвергнутых. А тот, кто вывертывался из весьма опасных (порою даже для жизни) коллизий, мог чувствовать себя победителем. Ведь еще год назад "Комсомольская правда" называла Бардина вредителем, и вот уже он сам - теоретизирует на щекотливые политические темы, попутно же - преподает в Сибирском институте черной металлургии, и принимает поздравления по случаю 50-летия, помпезно отмечаемого в 1932 г. (тогда он и получил от кремлевских щедрот "академические" регалии). Войдет он и в редколлегию готовящейся к печати "Истории завода" (сиречь Кузнецкстроя), что выглядело несколько нескромно: строители спешили увековечить свои имена, еще не успев как следует достроить КМК. Инициатор и вдохновитель 21 октября 1934 г. в Сталинске (Новокузнецке) состоялось заседание самых видных в городе инженерно-технических работников. Светила городской науки измывались над бывшими своими сослуживцами, инженерами, которых поспешно записали в "контрреволюционеры". В президиуме этого позорного собрания был и академик Бардин. Сохранился текст его речи. Из нее мы узнаем, что Иван Павлович боролся с вредителями, не щадя живота, еще задолго до пика массовых репрессий. Он похваляется своими успехами на этой стезе, каковые начались, оказывается, еще в 1928 году. Выдержка из стенограммы: "Мне очень тяжело, - сокрушается академик, - говорить по поводу людей, которые со мной вместе работали и которые решились на такое преступление и заслужили вполне достойный приговор Верховного Суда. Еще более тяжело говорить потому, что приходится третий раз говорить: первый раз в 1928 г., когда было шахтинское дело, второй раз в 1930 г., когда было дело Рамзина и самый тяжелый последний раз - теперь. Понятно, когда говорят, что они плохие работники - есть плохие, есть и хорошие, но все-таки надо сказать, что шпионы дураков не нанимают. Шпионство - это самое страшное преступление и понятно, эти люди работали тут у нас на глазах, занимались... составлением всякого рода сведений о заводе и торговали этими сведениями нашим врагам и этим самым получали себе или какие-нибудь виды на будущее, или какое-нибудь немедленное вознаграждение в виде денежного и т.д. Не в этом дело, а важно, что они торговали этим...". Шпионство Итак, Бардин сам признается, что его разоблачительская стезя началась с шахтинского дела, когда инженеров судили ни за что, по наветам и подозрениям. Уже в те поры Бардин очень умел быть лояльным. Но поражает другое. Из речи Бардина следует, что шахтинцы работали "вместе с ним", он их знал. Как знал Рамзина и тех, чья жизнь оборвется в городских НКВДэшных подвалах. Знал, ценил, считал хорошими специалистами ("плохих иностранцы не вербуют!"), понимал абсурдность обвинений (не мог не понимать, поскольку как инженер обладал достаточными познаниями, чтобы уяснить бездоказательность наветов), и - отдавал на заклание. Травил. Клеймил на собранияХ. А ведь он, как главный инженер стройки, должен был знать истинную цену любому подчиненному ему по службе "технарю". Речь Бардина производит тягостное впечатление. Она развенчивает его культ. Однако продолжим ее чтение и посмотрим, как Бардин разделывается со своими сослуживцами, коих он отваживается, тем не менее, назвать высококлассными специалистами: "...Я рисую себе картину таким образом. Понятно, начало дела торговли (родиной) как таковое происходило от Сарова и торговать ему было чрезвычайно удобно, потому что он работал с 1929 г. до последнего времени. Он неглупый инженер..., грамотный, знающий языки, знающий хорошо металлургию как таковую, и, безусловно, он был человеком, который мог все понять на своем заводе, если хотел понимать так или иначе все эти дела. Он объехал почти все 6 заводов за свои 10 лет жизни здесь и впервые попался. Первое дело, помимо своей собственной торговли (сведениями в шпионских целях) и своих собственных знаний, он здесь встретил таких людей, которые больше всего для него могли быть удобными. Мы знаем, что это за люди. Нельзя сказать, чтобы были голые дураки. Наоборот, многие из них прекраснейшие работники, но это еще ничего не говорит. Можно быть прекрасным работником и прекрасным подлецом...". О "прекрасных подлецах" Бардин умеючи "топит" попавших в беду соратников по общему инженерному делу, приписывая им низкие и грязные побуждения. Между тем, у арестованных инженеров отнимают их бумаги. В СИЧМе, где преподает Бардин, у обвиненных во вредительстве специалистов изымают научные наработки, и ими пользуются именно те стервятники, которые наиболее "идейно" выступали на партсобраниях. В наших последних книгах читатель без труда найдет подобные примеры. И кто на самом деле был "прекрасным подлецом", сегодня по прочтении речи Бардина и других аналогичных документов, - можно только догадываться. Однако вернемся к упомянутой, взволнованной речи нашего героя: "... Люди, которые иногда честно работают, нечестно торгуют своим знанием... Можно работать в одном месте и торговать с японцами. Это были люди, которым советская власть дала не так мало. Возьмите хотя бы Давыдова, хотя бы самого безнадежного человека, который был совершенно из нервов. Видно, что у него было за душой такое, что говорило, что он не особенно себя спокойно чувствовал. Его советская власть держала в Гипромезе для проектирования нового завода... Давыдова послали еще за границу, он был за границей в общей сложности в Америке, Германии и т.д., два раза в Германии, раз в Америке в течение всего года. Был бы вполне квалифицированный и достойный, если бы честно работал... Этого не оказалось..." Парад "вредителей" Бардин "сдает" одного инженера за другим. Перед нами некий "парад вредителей и шпионов". Давыдов - слишком нервный и, значит, шпион (нервничает, потому что боится разоблачений!). А если учесть, что был за границей - то для провидца Бардина шпионаж доказан неопровержимо. Академик Бардин - почище любого Вышинского. И пусть его сподвижников ждет гильотина, - ему же лучше: лавры "главного кормчего великой стройки" никто у него отныне оспаривать не будет. А за лавры можно многим поступиться. И своей честью, и чужими загубленными жизнями. Заметим: клич "смерть гадам!" в 1934 году еще не стал в стране "лозунгом N1". Но Бардин чутко улавливает флюиды грядущей расстрельной эпохи. Он требует применить к своим бывшим добрым знакомым смертную казнь. Кровь невинно убиенных на его старческих руках. "Я, - говорит Бардин, - объясняю, как они (шпионы) вышли на эту дорожку. Молодежь, которая начала учиться в высшей школе при советской власти, советская власть их учила, посылала за границу, они ее так отблагодарили... Надо понять одно, что нам никакая заграница никогда не поможет... Что мы можем сказать, раз они оказались изменниками, значит, мы были бы тоже изменниками, если бы говорили, что есть какое-то другое слово, кроме как смерть для этой публики, как бы приятны они нам не были, как бы они хороши не были, но раз они изменники, никаких разговоров не может быть, и нам надо избавиться от того, чтобы не было повторения и не пришлось бы собираться еще раз и вести точно такие разговоры...". Академик-расстрельщик "Расстрельная" речь Бардина, требующего смертной казни для своих вчерашних коллег и друзей, завершилась аплодисментами. Его мнение было более чем авторитетным. Именно поэтому выступивший вслед за ним главный строитель КМК Александров несколько раз поминает Бардина, демонстрируя полную солидарность. Александров называет облыжно обвиненных "сволочью" и соглашается с Бардиным, который возмущался неблагодарностью новоявленных шпионов, не умевших ценить дары социалистической родины, милостиво разрешившей им обучаться в вузе. И, стало быть, "родина" была права, когда устами заслуженного академика требовала расстрелов. Однако не нами сказано: "что посеешь - то и пожнешь". К середине 30-х над Бардиным тоже сгущаются тучи. Оболганные и униженные инженеры, обвиняемые во всех смертных грехах, а чаще всего в шпионаже и во вредительстве, изо всех сил пытаясь спастись, прибегают к вполне адекватному, а, главное, испытанному оружию - лжи и наветам. Иные же, понимая, что обречены, пытаются напоследок "утянуть" за собой в пропасть людей видных и авторитетных. Таких, как Франкфурт. Или Бардин. В 1935 г. в Сталинске разворачивается знаменитое "вражеское" дело с множеством пострадавших. Арестованы очень приметные в городе лица (подробнее см.книгу "Кузнецкстрой в архивных документах"). Стремясь вывернуться из "ежовых рукавиц", инженер Михин пишет в горком партии донос. В котором есть двусмысленности. Михин сообщает, что "меня просили вспомнить некоторые моменты". Означенные "моменты" оказались щекотливыми и касались И.П. Бардина. И не только его. Михин вдруг "вспомнил", что "вредитель и шпион" Лисочкин, инженер, пользовался покровительством Бардина. И, стало быть, Бардин, который так лихо обвинял в шпионаже коллег, сам оказался "под колпаком". "Под колпаком" В 1937 году Бардину пришлось пережить немало. Инженер Владимир Михайлович Гескин, отбиваясь от обвинений в связях с врагами народа, и, в частности, с Саратовкиным, на партсобрании центральной лаборатории КМК заявил, что Саратовкин был приглашен на строительство именно Бардиным. Такое предательство со стороны Гескина ошеломляет тем более, что он был к Бардину очень приближен и злые языки называли его "личным секретарем Бардина". Бардин часто подписывал бумаги, составленные именно Гескиным. Сам Гескин тоже наклеивал "вражеские" ярлыки - например, на начальника ОТК меткомбината Зараменского. Последний сообщал, что Гескин в орбиту своих "вражеских" интриг намеренно втягивал и Бардина. В пик массовых репрессий, очевидно, выказывался интерес и к не вовсе прозрачному прошлому "народного академика". Всем вдруг стало интересно, где он находился во время гражданской войны. Бардин написал статью, в которой пояснил, что при белых он "спрятался у рабочего в квартире и не пошел за Колчаком". Но раз пришлось объясняться - значит, были подозрения? Стало быть, иные задавались вопросы, почему Бардин не служил у красных? На партсобраниях 1937-38 гг. имя Бардина склонялось часто. На собрании цехов ремонта металлургических печей его критиковали за беспечность и недогляд за такими "вредителями" как Спасский. Одно его выступление на совещании хозяйственников тоже назвали "вредным" на общем партсобрании КМК 16 апреля 1937 г. Припомнили ему и давнишние связи с начальником строительства Франкфуртом, уже давно репрессированным.Инженер Цуцульковский рассказал об этой связи на том же собрании: "...Коммунисты ставили вопрос о расшифровании вредительства Франкфурта, а Бардин заявил, что советская власть крепка и нам об этом говорить не нужно...". Мера опасности Бардин просил "не говорить" о вредительстве Франкфурта? Значит, сознавал всю меру опасности для самого себя при разоблачении тех, с кем работал в тесном контакте? И не вставали ли перед ним в эти минуты въяве свои собственные "подвиги" в не столь отдаленном 1928-м, когда он призывал к расправе над "шахтинцами"? О, фатальные и неизбежные бумеранги судьбы! А тут буквально под его носом разоблачили еще одного "врага" - шпиона Сидорчука. А ведь с ним Бардин знался! И в связях с ним обвинялся на партсобрании 2-го мартеновского цеха. Вспоминал ли тогда Бардин, как он сам в 1934 году требовал смертной казни для "шпионов"? Очевидно, Бардин интуитивно чувствовал опасность. Он имел большой авторитет и был даже на приеме у Сталина. Однако покровительство сильных мира сего - явление недолговечное и переменчивое. В 1937 году Бардин неожиданно заявил, что отказывается от административной работы, столь чреватой обвинениями во вредительстве, и переходит на положение консультанта. В ответ на третьей городской партконференции раздавались призывы "заставить Бардина отвечать за работу, развернуть критику его ошибок" и принудить его "к ликвидации последствий вредительства на заводе". Черная сотня Призывы коммунистов "Развернуть критику ошибок Бардина" означали только одно - готовность устроить травлю. Такую же, как в свое время - над Франкфуртом. Бардин, по-видимому, испугался. Потому что директор КМК Бутенко самолично записывал его чуть ли не во враги: заявил на конференции, что шпионы и вредители "ютились вокруг Бардина и связаны были с ним". Более того. Выясняется, что Бутенко о Бардине имел разговор с самим Орджоникидзе. Он жаловался "товарищу Серго", что "Бардина окружает черная сотня".. И, коли Бутенко огласил содержание разговра с всесильным членом Политбюро прилюдно, можно полагать, что Орджоникидзе с ним согласился. Однако арестуют все-таки не Бардина, а Бутенко. Схватку с директором КМК Бардин выиграл. Схватку не на жизнь, а на смерть. Потому что "подкопы" Бутенко были небезобидны. Так, он сообщал, что Бардин возмущался увольнениями подозрительных в классовом отношении лиц из своего окружения. Увольнения, понятное дело, инициировал Бутенко. Бардин же - защитник потенциальных врагов. Однако, исходя из его психологического портрета и вполне доказанной активной и творческой разоблачительской жилки, приписываемое ему геройство по защите "врагов" в условиях 1937-го года кажется невероятным. Скорее всего Бутенко, стремясь очернить Бардина, поминает никогда не совершаемые им поступки, за которые в 37-м похвалить не могли никак, а потому - особо компрометирующие. Стая шакалов Приковывает внимание еще один эпизод. Инженер Александров (которого вскоре арестуют) на упомянутой конференции разделывается с директором КМК Бутенко за то, что тот якобы оказывает кредит доверия Бардину (хотя, казалось бы, какой уж тут "кредит доверия", если Бутенко "стучит" на Бардина чуть ли не в Политбюро!). Становится, однако, вполне очевидным, что и Бутенко, и Александров, да и, наверное, вообще все участники конференции уже априорно попрощались с Иваном Павловичем. Навсегда. И раз знакомство с ним ставят в укор - значит, дела Бардина действительно выглядели не блестяще. Наверное, вполне естественное стремление выжить стоило ему немало седых волос. В 1937-м его жизнь не стоила и полушки. Доказательством послужит хотя бы речь инженера Цуцульковского на собрании городского партактива: "...Остановлюсь на Бардине. Я его наблюдаю все время, все знают, что он ничего не делает... Бардин при Франкфурте был царь и бог, он инженер-металлург и через Бардина Франкфурт проводил свои контрреволюционные дела. После Франкфурта Бардин сидит и целый ряд лет ничего не делает. Товарищ Бутенко не ставил вопроса о снятии его (возглас директора КМК Бутенко, прервавший речь Цуцульковского: "Нет, ставил!!!, - авт.). Наверное, недостаточно твердо. За спиной Бардина скрывается целый ряд сволочи... Эпопея Бардина и его приспешников должна быть глубоко изучена...". Рифы Кузнецкстроя Таким образом, документально доказывается, что в 1937-м году Бардина "давила" команда директора КМК Бутенко. Схватились два клана. Бутенковский, и - Бардина "с целым рядом сволочей", как невежливо было сказано на конференции. У Бутенко - сила убойная. Он хвастался связями с Орджоникидзе и, наверное, не без оснований. Через какое-то время он дорос до заместителя наркома. Иными словами - пошел в рост, лелеял радужные планы, и... неожиданно все рухнуло. Объявили врагом. Для Бардина, наверное, это был настоящий праздник. Впрочем, спешить с выводами нельзя. Например, в те ужасные годы было распространено мнение, что директор металлургического завода имени Дзержинского Виктор Борисович Хлебников - выдвиженец врага народа Бутенко, и что последний поддерживал его искусственный рост по службе. Но минул 1937-й, бутенковские протекции и симпатии забыты, и Бардин пишет на Хлебникова благоприятный служебный отзыв, из коего следовало, что именно он в свое время выдвинул Хлебникова на должность начальника доменного цеха и тем самым дал импульс к блестящему чинопродвижению будущего директора. Механизм личных связей в ту кровавую пору действовал небезотказно, но Бардин даже в щекотливых ситуациях умело им пользовался, в зависимости от конъюнктуры. Однако поражает другое. Бардин - едва ли не единственный крупный спец, которому удалось сравнительно благополучно миновать рифы Кузнецкстроя как при Франкфурте, так и после оного. В книге Франкфурта "Рождение человека и стали" (1935) имя Бардина поминается десятки раз. А ведь она была объявлена "троцкистской" и изъята из библиотек. Почти всех героев этой книги, в том числе и автора, не минула лютая година. Бардину же - повезло. Друзья и враги уходили, он - оставался. Что было потом  Что было потом? Были памятники. При жизни и после смерти. Работал в Москве. Недавно мы установили контакты с Л.Я. Контером - сыном сподвижника Франкфурта. В середине 50-х годов отца Л.Я. Контера реабилитировали (как, впрочем, и Франкфурта). Ходатайство о реабилитации подписал Бардин. Л.Я.Контер пишет: "...И.П.Бардин... руководил несколькими научными институтами и кафедрами (в печати был даже "полуфельетон" - о занятии им семи руководящих мест одновременно), заведовал он, кстати, и кафедрой организации металлургического производства в институте стали, в котором я учился, к слову сказать, за пять лет учебы я не встретил ни одного человека, который видел бы его в стенах института. Возглавлял он (причем в данном случае не номинально) и ЦНИИЧермет - Центральный НИИ черной металлругии (которому после кончины Бардина было присвоено его имя), где уже много лет работал мой тесть. Бардин его хорошо знал по работе; тесть пошел на прием к Бардину, рассказал, что его дочь замужем за сыном репрессированного бывшего работника Кузнецкого меткомбината; Бардин был чрезвычайно приветлив, вспомнил отца, мать, даже спросил обо мне. Тесть заказал матери пропуск в институт. Бардин принял ее очень тепло, долго вспоминал прошлое и подписал весьма лестное ходатайство, о котором просила мать. Нужно сказать, что вообще коллектив ЦНИИЧермета относился к Бардину очень хорошо, его считали порядочным и чутким человеком. Он не был членом партии (мог себе позволить, и ему позволяли; по-моему, среди руководителей Кузнецкстроя он был чуть ли не единственным беспартийным), что было довольно редким явлением среди начальников и академиков; в нелучшие послевоенные годы он вел себя достаточно прилично, не давал разгореться у себя в институте антисемитскому пожару и т.д.". Эпилог Мы созвонились с Л.Я.Контером. Возникла переписка. Узнав о выступлениях Бардина против "врагов народа", Л.Контер справедливо обозначил их как вынужденные, - "или перестраховывался: возможно, он и потом сожалел в глубине души о таком своем поведении (такие случаи нам известны, например, терзания Б.Слуцкого по поводу своего выступления против Б.Пастернака)...". Интересно, что мать Л.Контера считала Бардина пострадавшим. И не без оснований. Все мы, тогдашние, страдали. От страха. От укоров совести. От полуазиатского ига, которое казалось вечным. Заканчивая свой очерк, не можем не повиниться. Мы коснулись щекотливой "расстрельной" темы, но не она, конечно, должна быть лейтмотивом очерка о Бардине. Будем надеяться, что он войдет в историю не как разоблачитель врагов. Но и как разоблачитель - тоже. Потому что о расстрелах забывать нельзя. Они - те самые "памятки истории", чем-то сродни буйкам на мелководье. Забудем о них - и снова сядем на мель на том "корабле дураков", на котором все мы плывем вот уже восемь десятилетий. Биография Бардина - поучительна и трагична. Остается надеяться, что его личный архив, к которому приковано такое внимание сегодня, равно и предполагающийся к открытию музей, не будет столь откровенно параден и официозен, как подавляющее большинство личных фондов, касающихся "людей-памятников"... Мэри КУШНИКОВА,
Вячеслав ТОГУЛЕВ
|
